В годы, когда я уже покинул Японию (и, конечно, в то время когда я все еще жил там), неоднократно после пары кружек пива после тренировки я слышал, что велись разговоры, касающиеся инструкторских курсов JKA: действительно ли они жестокие или нет.
Услышав множество историй неизвестной природы о жестокости на занятиях, люди постоянно высказывали свое мнение о том, что нет необходимости заходить так далеко, что это варварство и совсем неэффективно. Что они хотели этим сказать? То, что сэмпаи злоупотребляют свом положением, подвергая опасности здоровье и безопасность «молодых»?
Сейчас я живу в США и задаюсь тем же вопросом вместе с тонной схожих убеждений, поэтому я действительно вынужден рассмотреть оправданность системы JKA более глубоко, вместо того чтобы просто отвечать, что цель оправдывает средства. Инструкторская программа JKA, в конце концов, постоянно выпускает отличных каратистов.
Те, кто серьезно тренируются в Англии, США или Японии, понимают, что необходимо перенести строгость и трудности. Я считаю, не пройдя эту школу, в каратэ был бы настоящий бардак. Но, по-видимому, сам процесс обучения не вписывается в рамки разумной логики.
Впервые оказавшись в Японии, никому кроме близких друзей я не осмеливался заявить о своем намерении поступить на инструкторские курсы, так как меня назвали бы высокомерным выскочкой или просто сумасшедшим.
В хонбу — штаб-квартире — тренировались еще двое «не японцев»; они претендовали на место в группе кэншусэй. Один из них — Леон Монтойя — был моим хорошим другом, с которым я жил в хоицуган (додзё и общежитие JKA из 6 комнат, построенное по инициативе Масатоши Накаяма в 1972 году неподалеку от штаб-квартиры для иностранцев). Тем не менее, он не был ни выскочкой, ни сумасшедшим. Он был силен, как бык, свободно говорил по-японски, тренировался в хонбу и хоицуган в течение не скольких лет. Я не уверен, но он, казалось, не требовал что-либо взамен у инструкторов, кто хорошо относился к нему за выполнение поручений (например, перевод), которые так не нравились ему, что мне приходилось лишь восхищаться своим сэмпаем в хоицуган. Ах, да: он спросил, не хочу ли я присоединиться? Без вопросов!
Другой парень был добросовестным безумцем. Конечно же, я шучу, но Фати (палестинец) был очень заметной фигурой в хонбу среди обычных учеников-членов клуба, каких мы можем повстречать в любых других уголках планеты. У Фати был талант и невероятно много энергии, и он пугал всех нас тем, что тренировался в университетах и настаивал на том, чтобы тренироваться в полную силу с кем бы то ни было и в любое время. Инструкторы любили поворчать на него, что в свою очередь любил и он. Однажды, когда я приехал в Японию лишь на несколько недель, он не смог пробить меня во время упражнения оикоми (преследование), и тогда Яхара сэнсэй накинулся было на него с ругательствами, но едва смог сдержать ухмылку, так как Фати жадно упивался этим.
Он всегда жаловался на то, что обычные тренировки недостаточно трудны для него, поэтому ему нужны были инструкторы для совместных занятий. Нам же этого было вполне достаточно, но иногда мы тренировались вместе с Фати (его идея) между обычными занятиями по расписанию, и тогда хоицуган пустовал весь день. Проблема заключалась в том, что Фати был слишком болтлив, часто напоминал о своем желании поступить на инструкторские курсы. Но ему не хватило терпения ждать: упустив свой шанс, он покинул Японию.
Пройдя через все это (я тренировался в хонбу более двух лет, прежде чем поступить на курсы), я никак не мог понять, почему даже самые посредственные инструкторы на порядок выше лучших учеников как в технической, так и физической подготовке. Так что же делало их гораздо лучше остальных? Были ли они талантами с рождения или им были поведаны какие-то секреты во время специальных тренировок, о которых мы и не догадываемся. Существует несколько причин, почему все обстоит имен но так, и психология, конечно, занимает не последнее место в этом списке.
Зимой 90-го года, когда я узнал, что меня внесли в список программы кэншусэй, начинающейся той же весной, я почувствовал психологическую обязанность быть сильнее всех остальных на обычных занятиях. Казалось, не было другого выбора. Мне пришлось оторваться от тех, кто неделей ранее были моими партнерами по тренировке, чтобы доказать превосходство в технике и отношении к делу. Я помню, как краем глаза замечал сэнсэя Яхара, зашедшего в додзё и смотрящего на меня, как я дерусь с немцем равного уровня и габаритов во время тренировки в группе сэнсэя Куросако. Вдруг мои удары и блоки стали более сильными и заставили его морщиться, ссылаясь на мою костлявость. Кроме того, мое самообладание выросло чуть ли не до уровня профессионала, и я абстрагировался от обязательств. Он рассек мне губу; я почувствовал вкус крови и знал, что она уже капала на мой подбородок. Возможно, было бы оправданным остановиться и умыться. Но вместо того я ударил в подбородок и с нетерпением ждал, когда же он прекратит проверять, повреждена ли челюсть или нет. Я не думаю, что кто-то из нас травмировал другого сильнее (хотя чисто внешне я выглядел хуже), но для меня было смешным даже признать тот факт, что я пропустил удар, не говоря уже о проявлении боли или издании звуков. Делай бы я так, то не смог бы рассчитывать, что буду допущен к священной Чаше Грааля тренировок, на которых молодые инструкторы терпели зверские побои со стороны своих сэмпаев, не обращали внимания на ушибы и ссадины, произнося «осс». И это было еще до того, как начинались их занятия (сразу после тренировки обычной группы, когда всех провожают, и запрещается наблюдать за тренировкой). Эти молодые кэншусэи и недавние выпускники уже давали знать о своем определенном положении; это положение было редкостью не для японцев, а для тех, кто тренировался до предела и жертвовал собой в процессе обычных тренировок.
На протяжении всей жизни меня вдохновляла загадочная атмосфера, создаваемая сильнейшими каратистами. Сразу вспоминается сэнсэй Эноэда как впечатляющий пример. В золотые времена Союза Каратэ Великобритании (конец 70-ых, начало 80-ых) я был молодым человеком, и я все еще помню чувство восхищения Фрэнком Брэннаном, когда он общался со мной за кулисами после показательных выступлений (защита от атакующего ножом) на открытом чемпионате Ливерпуля. У него было масса странностей; он пренебрежительно шутил о причине своих ошибок, приведших к дюжине порезов на его запястье. Никакой анестезии, никаких беспокойств, что за человек!
Приблизительно в то время я стал членом юношеской сборной Союза Каратэ Великобритании (за которую все еще выступал Фрэнк, несмотря на свой возраст), и элемент настоящей опасности определенно присутствовал, но мои обязательства, гордость, товарищество с серьезными соперниками и хорошие качества, которые дала мне команда, — все это было для меня чем-то особенным. Тренировки были персонифицированным кредо Энди Шерри: жестче, быстрее, мощнее! Все это повторялось до тошноты. Новички, которые позже должны были стать чемпионами, были буквально в слезах, не веря в близость окончания их первого семестра, поскольку понимали, что планка постепенно поднимается. Я подозреваю, что те, кто пережил войну, возможно, смотрят на остальную часть общества с неким презрением. Но давайте честно признаемся, что никто из нас не просыпается утром с мыслью, что мы должны быть готовыми к встрече со смертью в любом месте, и, что какие-нибудь ничтожные пустяки смогут омрачить наши глубокие чувства и сделать нас низкими людьми.
Все относительно, но ежедневные занятия инструкторов в Токио заставляли меня тосковать, как будто я находился под ужасной тучей и на пути к экзекуции. Исходя из опыта, мое сознание подавляло то, кэншусэй постоянно в опасности. Существование настоящей опасности — это самый выраженный фактор. Я бы не хотел говорить, что этика самурая постоянной готовности к смерти является основным элементом настоящих тренировок каратэ. Но если кто-то из нас хочет достичь 3 дана и выше, то нет сомнений в необходимости уметь терпеть боль и быть хладнокровным к получению неминуемых травм, ведь закалка нервов позволяет достичь высокого результата.
Обычные студенты платят за обучение тренировку и принимают долю неприветливости от инструктора, но, в конце концов, известно, что он — клиент, требуемый додзё для компенсации арендной платы. У кэншусэя нет выбора: либо он повинуется своему сэмпаю, либо уходит. Он ежедневно несет это бремя в течение 3-х лет (2 года, если вы были выпускником университета каратэ). Выбора нет, а это, как всем известно, полностью меняет расклад вещей. Бессмертный поэт сказал: «Если бы весь год были выходные, то развлекаться стало бы так же скучно, как и работать». И это наказание, к которому я приговорил себя сам, стало 3-летним отрезком рутины за 30 лет занятий каратэ.
До меня лишь один иностранец (мой сэмпай Пемба Таманг) закончил курсы кэншусэй и поддерживал статус инструктора, и эта мысль подстегнула меня, но я не хотел пополнить список тех, кто не смог дойти до конца. Тем не менее, на второй год обучения я серьезно размышлял над тем, чтобы бросить все. Каждый последующий день мало отличался от предыдущих: мне ежедневно доставалось, постоянно мучили головные боли, и если бы не произошло 2 случая подряд, то мои инстинкты самосохранения взяли бы верх, и я бы ушел. Первый не был особо приятным. Сэмпай Кагава срубил меня ударом маваши-гери с близкой дистанции: его голень попала мне чуть выше глаза (почтите любую техническую статью о нем, и вы поймете, что я имею в виду). Было много крови, и мне пришлось зашивать рассечение.
Мне пришло на ум, что на данном примере может быть проверено мое отношение к занятиям, поэтому на следующую тренировку я явился со швами и повязкой на голове. Я не могу утверждать, что это была уловка, чтобы завоевать их уважение, но я действительно боялся не появиться, дабы не показать отсутствие духа. На меня посмотрели совсем по-иному, когда я извинился за свою неосторожность и спросил, не будут ли они против, если я продолжу занятия в заднем ряду в собственном ритме. Не могу сказать, что они стали менее усердными в попытках продолжить процесс «реконструкции» моего лица, но необоснованных травм стало меньше. Следующее важнейшее событие произошло в то время, когда толпа сторонников Накахары уходила из гигантского додзё в Эбису (район Токио) в новое помещение, где они оставались до недавнего времени. Вплоть до того момента представители Японской Ассоциации Каратэ (JKA), разделенной на два официальных лагеря, тренировались вместе в одно и то же время и по единой программе. Стороны недоброжелательно поглядывали друг на друга, что, возможно, могло бы стать причиной вспышек агрессии или, например, увеличения времени занятий (в конце концов, ни одна сторона не хотела уступать), но, в результате, мы всего лишь игнорировали друг друга. Уход сторонников Накахары из додзё был лично мне на руку из-за внезапной потребности в каждом из нас; преподавание стало более интенсивным, чем ранее, ведь половина инструкторов перешла на другую сторону. До этого я преподавал только по нечетным дням, но теперь я был в списке инструкторов регулярных занятий. Это было великолепно, я наконец-то почувствовал себя настоящим учителем. Вмиг, вместо ругани и разговоров о том, что я ни на что не способен, я получил группу, которая слушала меня, отвечала «осс» и исполняла каждую мою команду. Каратэ вновь стало для меня творческим процессом, и все мои усилия не пошли напрасно: ученики усваивали информацию и росли во всех отношениях. Спустя год после того, как я вступил в ряды кэншусэй, не было ни одного новичка, который был бы ужасно разочарован занятиями. Но на следующий год, наконец, появились двое «молодых», с чьих плеч нельзя было снимать нагрузку (у меня был еще год до выпуска), и на них распространялся более широкий спектр наказаний. Они были капитанами команд вполне почитаемых университетов, но после выпуска ушли работать вместо того, чтобы стать кэншусэй, что было нормой для большинства японских инструкторов. Им было уже почти по 30 лет, и они боролись, пробиваясь сквозь первые круги чемпионатов Японии; гордость и любовь к каратэ вынудили их забыть об обычной карьере и стать кэншусэй: они променяли покой и безопасность на переживания и боль.
Иногда мне было жаль японских кэншусэй, ведь они не могли ускользнуть в любой момент (например, по поводу работы или по какой-либо другой причине) и вернутся хотя бы на короткий период к нормальной жизни, как мог я. На вершине этого молодого рабочего класса японские люди проводят тихие, грустные деньки, как при рабстве, живя под облаками страха и полагаясь на поддержку и доброту вышестоящих должностей, чтобы свести концы с концами и снять с себя ответственность. Через месяц после начала курса мои подопечные Такаши Ямагучи и Норио Кавасаки открылись мне, что они все еще каждое утро бегают по несколько раз в туалет от нервозности и ужасной неуверенности, какая беда их ожидает в конце дня: выбитый зуб или еще хуже.
Вы могли бы сказать, что у нас был выбор и шанс порвать с этим, но мы уже сделали свой выбор в пользу каратэ, а это в первую очередь значило, что мы должны были быть упрямы и горды. Для нас было вознаграждением то, что мы часто уезжали за пределы хонбу JKA, путешествовали по всей стране, проводили и помогали проводить семинары, участвовали в соревнованиях и судили, чувствовали себя частью команды инструкторов штаб-квартиры и пользовались уважением, конечно же, по старшинству.
Мы становились все лучше и лучше.
На соревнованиях меньшей значимости, чем чемпионат Японии, я бывал немного расстроен, так как в этот святой выходной день я мне приходилось куда-то идти и драться вместо того, чтобы удалится от мира каратэ настолько, насколько это можно, тихо и лениво завтракая в каком-нибудь фешенебельном районе Токио. Разбить щеку сопернику, который попытается ударить меня в этот выходной день, зная и не заботясь о том, что я в течение всей недели избегал атак таких бойцов как Яхара, Кагава и Арамото. Я и другие молодые инструкторы почти с презрением заканчивали встречи, победив или проиграв (обычно, слава богу, мне удавалось первое, иначе на следующий день утром меня пытал бы вопросами сэнсэй Абэ), оставались невредимыми и равнодушно кланялись площадке. Некоторые люди воспримут это отношение как высокомерие и не ошибутся. Прежде всего, мы становились достаточно сильными, чтобы избежать неприятностей, но еще более важно то, что мы тренировались так упорно, что нам было все равно, как мы выглядим в глазах других. Мы обрели, как упоминалось выше, определенный профессионализм; к нам относились, как к сэнсэям (даже будучи кэншусэями нас приписывали к шидоинам — инструкторам, что является большой честью).
До настоящего времени меня становится неудобно, когда кто-либо, с кем я так или иначе связан, поднимает свой кулак после победы или делает какой-то угрюмый жест после поражения. Это порочит то, чем мы занимаемся, даже больше, чем в спорте, где за редким исключением спортсмены (спортсменки) испорчены деньгами и славой. Я помню, как однажды почувствовал себя удивительно довольным, когда мы в Чикаго противостояли очень сильной команде (которая сквернословила и глумилась при поражении, смеялась и ликовала при победе), потому что их капитану не понравилось моё поведение. Он побежал подавать протест судье после того, как я задел одного из его парней. Я, должно быть, смутил бедного человека отчасти спокойной, незатейливой агрессией, которую он все же не смог понять, и это весьма обидело его. Я был доволен в глубине души.
Способность сдерживать эмоции после победы или поражения, хладнокровно относится к выбитым зубам, кланяться, когда очко присуждается сопернику и вести себя достойно, презирая невежество, — эти и другие качества всегда присутствуют в большой степени у выпускников курса инструкторов. Я чувствую, они не обрели бы эти черты характера, если во время занятий не воспитывались бы стойкость духа, настойчивость и храбрость.
Было бы вполне возможно воспроизвести физические нагрузки инструкторских курсов, и я могу утверждать, что нечто подобное было во время тренировок юношеской сборной Энди Шерри несколько лет, но такие занятия походили раз в несколько месяцев, и их целью было воспитание чемпионов, а не потомков строгой иерархической линии. Приверженность этой линии важна, если вы являетесь членом какого-либо общества в Японии, не говоря уже о мире будо.
В японской системе есть как положительные, так и отрицательные элементы в обязанностях младших и старших. Сначала вас принимают, как члена семьи, а потом бьют, как родного брата. Принимая во внимание то, что я считал себя довольно популярным среди инструкторов, во время тренировок со старшими я все же чувствовал себя неродным сыном, с которым обращаются как с дворняжкой, что это нечто должное и само собой разумеющееся. Я вполне ожидал, что мое тело будут бить в полную силу, тем не менее, потребовалось приложить довольно много усилий (не учитывая самоконтроль или отказ от убеждений), чтобы адаптироваться к бесконечным ударам в голову. В обоих случаях я ссылаюсь на удары моего сэмпая во время дзию-иппон кумитэ, где не предполагается защита во время одиночной контратаки. В некоторые дни моему сэмпаю этого казалось недостаточно, и побои продолжались до тех пор, пока я не сваливался на пол. Конечно, я привык немедленно вставать и, как ни в чем не бывало, продолжать тренировку, правда, для меня казался необычным тот факт, что я ни разу не находился в бессознательном состоянии. Некоторые из них даже с определенным усердием пытались оскорбить новичка различными способами. Нас унижали грязной работой (уборка в душевой, массаж спины старшему), а быстрота, с которой они произносили «бака» (идиот), говорила о том, что это слово постоянно вертелось у них на языке и являлось непроизвольной реакцией на любое действие с нашей стороны.
В результате мы постоянно были выбиты из колеи. Все это смягчалось неожиданными проявлениями доброты, которые были очень трогательными: торт на день рождения от сэмпая Кагава, небольшой пакет денег за победу на турнире или помощь на показательных выступлениях, дельные советы во время обсуждения наших докладов раз в два месяца, комплименты в мой адрес при представлении высоким должностным лицам. Эти вещи были настолько неожиданными и не соответствовали всему этому, что чуть не заставляли плакать; они, конечно, иногда внушали радость и показывали лояльность.
Все это, взятое как единое целое и рассмотренное с непредусмотрительной откровенностью, довольно сильно впечатляет, и далеко не каждый захочет иметь такой же опыт, несмотря на то что, только пройдя через все это, можно приобрести чувство собственного достоинства. Взвесив всё это, я должен был бы сказать, что чрезвычайная реальность этих опасных занятий необходима и должна остаться, чтобы в этом мире хоть что-то оставалось несладким и не готовым к употреблению.